Доктор Ахтин. Возвращение - Страница 19

— Всем половину, а мне и Феде — полные.

Семен, пожав плечами, разливает, не пролив ни капли. Поставив бутыль на стол, он поднимает свой стакан и говорит:

— Ну, как говорится, за хирургов, которые не дрогнувшей рукой рассекают человеческую плоть, избавляя нас от страшных болезней, ибо доктор, которому мы доверяем свою жизнь, и есть Спаситель, — Семен поднимает голову, смотрит на потолок и чуть не падает, потеряв равновесие.

— Вот это правильно, — поддерживает его Иван, опрокидывая свой стакан.

Федя, глядя в свой стакан, медленно пьет. Как только он ставит стакан на стол, я говорю Семену:

— Еще ему полный стакан налей.

Вчетвером мы смотрим, как Федя с каменным лицом вливает в себя самогон, как воду из колодца. Я достаю нож из банки и опускаю лезвие ножа в свой наполненный стакан, и когда Федя, уткнувшись носом в рукав, видит это сочетание — острый нож в стакане самогона — его глаза округляются. Он хочет что-то сказать, но слова застревают в горле. Он хрипит. Глаза закатываются. И мужик теряет сознание, повалившись всем телом на стол.

— Ну, вот, наркоз начал действовать, — говорю я, — давайте работать. Лида с Иваном держите крепко его руки и голову. Семен садись снизу на ноги. И чтобы даже не дергался.

Я, перевалив тело на живот, стаскиваю штаны. Ассистенты занимают свои места, причем Семен это делает с энергией и энтузиазмом начинающего доктора-интерна.

— Коллега, какой будем делать разрез? — говорит он с довольной улыбкой на лице. — Предлагаю крестообразный.

— Почему крестообразный? — спрашиваю я с улыбкой, выливая половину самогона из своего стакана на операционное поле и затем остатки на свои руки.

— Чтобы полностью опорожнить полость гнойника от гноя. Мне лет пять назад хирург так говорил, когда вскрывал чирей на шее.

— Молодец твой хирург, — киваю я, и коротким резким движением вскрываю гнойник. Тело вздрагивает, слышен хрипящий звук из-под Лиды. Гной, смешанный с кровью, густым потоком льется из раны. Я ввожу два указательных пальца в рану и тупо развожу края разреза, давая возможность гною свободно вытекать.

В этот момент Семен неожиданно теряет сознание, ничком повалившись вперед и ударившись головой об пол.

— Эх, коллега, коллега, — покачав головой, говорю я. И продолжаю делать дело.

Промыть рану водой. Стереть с кожи кровь и гной. Ввести кусок целлофана для дренирования. Хорошо намочить чистую тряпку солевым раствором и наложить на рану. Сверху другая тряпка, смоченная самогоном.

— Ну, вот и все.

Оттолкнув тело Семена в сторону, я освобождаю ноги Феди.

— Давайте, Иван, Лида, помогайте. Иван, приподними его за таз, чтобы я смог намотать простынь.

И только когда мы втроем зафиксировали повязку, Семен приходит в себя. Открыв глаза, мутным взглядом он смотрит по сторонам. Заметив замотанного в простыню Федю, он неуклюже вскакивает на ноги, зажимая рвущиеся наружу рвотные массы рукой, и выскакивает из дома.

— Слабак, — презрительно говорит Иван, который чувствует себя героем. Лида молчит. Она смотрит трезвыми глазами в правый угол и шевелит губами.

— Давай, Иван, поднимем больного с пола.

Мы поднимаем бесчувственное тело на тахту и переваливаем на бок.

— Пусть спит. Сейчас это для него лучшее лекарство, — говорю я и, помолчав, добавляю, — ему, конечно, еще бы антибиотики надо. Но где их взять?

— У нас есть.

Я смотрю на Лиду, которая кивает и повторяет:

— У нас есть. Ивану года два назад назначил доктор в районной больнице. Я, как дура, выкупила их, а он отказался их принимать.

— Почему как? — ухмыляется Иван. — Ты и есть дура. Истратила деньги на какие-то гребаные таблетки.

— Да я же о тебе заботилась, козел драный!

— А я что, просил тебя об этом? Заботилась она. Убить меня хотела! Отравить хотела, жаба пупырчатая!

— Да еще не хватало, руки об тебя марать. Сам сдохнешь, урод!

— Молчать!

Иван, уже приготовивший следующую фразу, от неожиданности замирает на высоте вдоха. И затем начинает кашлять. Надрывно и хрипло. Лицо наливается кровью. Руки хаотично хватают горло. Лида испуганно смотрит на меня.

— Иди, Лида, неси все таблетки, которые у тебя есть. Я сам выберу, что надо. А с ним я сейчас справлюсь. Иди, Лида, иди, — говорю я, настойчиво подталкивая женщину к выходу.

Она кивает и, не оглядываясь, выбегает из дома.

Я подхожу к Ивану. Наклонив туловище вперед, стукаю его по спине. Иван исторгает из себя мокроту, смешанную с кровью. И успокаивается. Тяжело дыша, он смотрит на меня и тихо говорит:

— Хреново, док. Устал я. Жить так надоело. Пока пьяный, думаю, что всё наладится. Здоровье вернется. Как протрезвею, понимаю, что ничего уже не будет. Однажды захлебнусь кашлем, и — всё. И думаю, уже быстрей бы. Ложусь спать, и думаю, вот бы просто не проснуться. Уснуть и не проснуться.

Он качает головой и продолжает:

— Лидка достала — столько лет вместе живем, а как будто чужие люди. Пилит и пилит. Я вот-вот сдохну, а она, похоже, только рада будет. И как я раньше не замечал, какая она сволочь!

— Дурак ты, Иван. Любит она тебя. Не смотря ни на что.

— Не парь мне мозги, доктор, — хмыкает он, — любит она. Так я тебе и поверил.

Я, пожав плечами, ничего не говорю.

Беда всех людей в том, что они не способны чувствовать друг друга. Возьми ближнего своего за руку, посмотри в глаза, открой своё сердце, скажи слова любви и — почувствуешь ответную любовь. Это ведь так просто. Но, думаю, в мире теней уже давно эта способность — чувствовать ближнего и говорить слова любви — безвозвратно утрачена, и встречается сейчас редко, как атавизм.