Доктор Ахтин. Возвращение - Страница 33

Мария Давидовна задумчиво посмотрела на цветок и, решительно воткнув его в крепление, держащее водосток с крыши, пошла домой быстрым шагом.

30

Я смотрю на цветок. Толстый шипастый ствол. Темно-красные лепестки. Протянув руку, я беру его. Подношу к носу и вдыхаю аромат. Я только что чуть не попался. Хорошо, что я заметил женщину раньше, чем она меня. Проскочив арку, я успел спрятаться, и из своего укрытия смотрел на Марию Давидовну.

Про неё я не подумал. Наивно полагал, что меня никто не узнает. Шел по центральной улице, наслаждаясь своим возвращением. Что же, впредь мне наука. Надо быть осторожнее.

Но только не сейчас.

Я держу в руке цветок. И понимаю, что я нужен доктору Гринберг.

И это понимание приходит само. Я просто вижу, что случится дальше. Знание, в которое трудно поверить, даже мне. Обычно мне нужно прикосновение к человеку, чтобы знать, что будет. Такое со мной впервые — я сжимаю пальцами цветок, который держала в руке Мария Давидовна, и вижу близкое будущее.

Лай собаки выводит меня из задумчивости. Я смотрю на молодого ротвейлера, который гоняется за голубем. Посмотрев на темнеющее небо, я быстрым шагом иду в ту же сторону, куда ушла женщина, оставившая цветок, и который сейчас со мной.

Человек очень часто делает что-то непроизвольно. Действие кажется бессмысленным и ненужным, что за ним последует, неизвестно, да и просто, человек даже не замечает того, что он сделал. В такие моменты работает интуиция. Мария Давидовна оставила цветок в эмоциональном порыве, бессознательно, но интуитивно она хотела дать мне знак. Она хотела сказать мне, что я ей нужен. Рациональной частью сознания она решила, что ошиблась, когда побежала за мной в арку. Но каким-то внутренним чутьем она оставила для меня знак.

И я нужен ей даже больше, чем кажется.

Я смотрю на свет в окне. Она дома, и, устроившись на дальней лавочке, я готовлюсь ждать. Теплая августовская ночь, тишина и бессонница — практически идеальные условия для меня.

И моих мыслей.

Слова нужны людям и теням. Общение, как образ жизни, когда произнесенные вслух слова принимаются на веру. Когда, глядя глаза в глаза, учишься понимать и принимать. Врешь сам и не веришь лжи собеседника. Фальшиво улыбаешься и угодливо смеёшься над шуткой. Серьезно слушаешь бред. Соглашаешься с явной глупостью. И киваешь тупому ублюдку.

Это называется жизнь в обществе себе подобных.

И в этом странном и безумном движении нет никакой логики — зачем человеку это общение, если знаешь, что высокопоставленное лицо на экране телевизора говорит одно, а думает другое. Если предполагаешь, что даже брат предаст в тот момент, когда ты этого не ждешь. Если думаешь, что твою искреннюю молитву Бог услышит только тогда, когда ты принесешь деньги в церковь.

Я смотрю на окна многоквартирного дома. Люди сейчас сидят у телевизоров и мониторов, пережевывая однотипную и безвкусную визуальную жвачку. Смеются над однообразными шутками. Со страхом слушают новости из горячих точек. Человеку нужны зрелища. Сытый, в тепле и за железной дверью своей крепости, он со странным удовольствием смотрит на то, как люди убивают друг друга в голливудском боевике. Человек говорит о том, как это ужасно, как мерзко и богопротивно, но смотрит, не отрываясь, на кровавое месиво тел. И обычная человеческая мысль — хорошо, что это не я — объединяет стадо в едином порыве.

По-прежнему тупо и безумно ползти вперед, оставляя за собой кровавые жертвы. И не осознавая, что плечо идущего рядом, не поддержит тебя, когда ты будешь истекать кровью.

31

— Итак, Максим Лобанов, тридцать один год, не женат, в армии служил, никогда не привлекался, сейчас живет один, родители умерли, с двадцати одного года работает санитаром в морге, поступал в медицинский институт, но бросил учебу на втором курсе, — майор Вилентьев сидел в микроавтобусе и короткими фразами знакомил бойцов спецназа с подозреваемым. Командир и трое бойцов невозмутимо сидели, словно майор говорил не для них, но Вилентьев прекрасно знал, что каждое его слово находит слушателей. Эксперт деловито копошился в своем чемоданчике, и тоже внимательно слушал.

— Предположительно, он и есть убийца. Умеет обращаться с ножом. На жертв нападал ночью, значит, хорошо ориентируется в темноте. Ранен, — укус овчарки за бедро, за помощью не обращался. Живет на последнем этаже в пятиэтажке. Квартира однокомнатная, номер восемнадцать. Желательно взять живым.

Командир кивнул, и майор махнул рукой водителю — поехали.

Иван Викторович чувствовал приятное возбуждение и изредка по спине пробегал легкий холодок. Если всё сложится хорошо, и его версия подтвердится, то это будет очень хорошо, и в первую очередь, для карьерного роста. И чувство опасности, от которого немного сводит живот — совсем недавно всего лишь год назад он так же поехал на задержание, и трое бойцов были ранены, причем, один из них так тяжело, что еле выкарабкался.

Обычная пятиэтажка. Три пожилые женщины у подъезда замерли в ужасе, когда мимо них пробежали бойцы в касках и с оружием. Взлетев на пятый этаж, командир знаками показал бойцам их места и, посмотрев на деревянную дверь с нужным номером, приложил ухо к ней, и замер.

Тихо.

Кивнув широкоплечему бойцу, командир показал на дверь — ломай. Тот, коротко разбежавшись, телом выбил преграду. За ним сразу же забежали бойцы, быстро рассредоточившись по комнатам.

Когда до пятого этажа добрался майор Вилентьев, пыль уже осела. Всего на площадке было три квартиры, но на шум, ни одна дверь не открылась, хотя наверняка дверные глазки не пустовали. Командир спецназовцев встретил его в дверном проеме и помотал головой — пусто. Иван Викторович выдохнул, словно только что затащил большой груз на пятый этаж, и вошел в квартиру.