Доктор Ахтин. Возвращение - Страница 27

— Виктор мне не нравился. Зануда. После кафе я попрощалась с ним и через темную арку пошла домой. Я обещала маме, что вернусь не поздно. Витя что-то крикнул вслед и побежал за мной. Он что-то хотел мне сказать, а я разозлилась — он меня уже достал. Я повернулась, чтобы сказать ему об этом, а там стояло это чудовище. Двуногая крыса.

— Крыса? — уточнила Мария Давидовна.

— Ну, да. Черный капюшон на голове. А под ним вытянутая крысиная морда. Когда Виктор подбежал, эта «Крыса» повернулась к нему и ударила ножом. Витя упал. Чудовище снова повернулось ко мне, и я вдруг подумала, что так просто не дам себя убить. И стала бить по этой крысиной морде.

Девушка подняла правую руку, словно хотела показать, как она это делала.

— В руке у меня был зажат телефон. Вот им я и наносила удары по морде крысы.

— Молодец, — улыбнулась Мария Давидовна.

— А потом резкая боль в животе. Такая сильная и неожиданная. Последнее, что я помню, это крики людей. А этот монстр убежал.

Заметив, что Алина начала волноваться, Мария Давидовна взяла её за левую руку и сжала. Девушка замолчала. Когда она перестала часто дышать, доктор Гринберг разжала руку и спросила:

— Может, помнишь какие-нибудь детали? Может, ты смогла разглядеть лицо преступника? Вообще-то, мы думаем, что на нем была маска, поэтому у него была «крысиная» морда. Может, ты ударами сбила маску и увидела лицо.

— Нет. Я видела только «крысиную» морду. Да, скорее всего, это действительно была маска. Уж очень легко я своими ударами сминала её.

Увидев вопрос на лице доктора, девушка уточнила:

— Я чувствовала, как легко рука проваливается во что-то мягкое, а потом наталкивается на что-то твердое. Я это сейчас понимаю, а тогда я всё делала автоматически, не замечая ничего вокруг.

Она снова замолчала, и Мария Давидовна через минуту спросила:

— Может, ты заметила что-то еще? Что-то необычное, или совершенно незначительное, как тебе кажется, какой-нибудь пустяк?

Алина задумчиво смотрела на неё и молчала.

— Что ж, ладно. Извини, что я заставила тебя вспомнить этот ужас.

Протянув руку, она хотела выключить диктофон, когда девушка снова заговорила:

— Этот монстр пришел ко мне во сне, ну, уже здесь в больнице. Кошмарное сновидение, в которое я сама не верю. Поэтому я и сказала, что это может показаться вам глупостью. Или вы скажете, что я сошла с ума.

— Я так не скажу. Ну, и что там было, в твоем сне?

Алина вздохнула и, опустив глаза, сказала:

— Если я вам расскажу, то вы отправите меня в психушку.

— Не отправлю. Я и есть та самая психбольница, которую ты боишься, — мягко улыбнулась Мария Давидовна, — я знаю, как темны и бездонны глубины человеческого сознания. То, что ты не увидела глазами, ты могла заметить своим сознанием. Поэтому, говори, я внимательно тебя слушаю. Мне очень интересно всё, что с тобой произошло, не важно — спала ты или бодрствовала.

24

Я думаю о том, что мне пора возвращаться в город. Прошло достаточно много времени. Конечно, кому следует, меня не забыли, и если я вдруг окажусь в поле зрения, то на меня снова устроят охоту. Но это не главное, — кто-то пользуется моим именем и моими ритуалами. И мне это не нравится.

Мы с Лидой закапываем могилу. Семен, почти сразу после того, как мы опустили гроб в могилу, почувствовал сильные боли в животе и убежал в лес, бросив лопату. Лида, пробормотав вслед что-то про его мать, подняла инструмент и стала мне помогать.

Простые движения. Поднимаешь лопату с землей и бросаешь вниз. Глухой звук от удара земли по гробу. И новая порция песка и очередное мышечное усилие. В этом есть что-то успокаивающее. Процесс закапывания мертвого человека становится ритуальным действием и утрачивает ту эмоциональную окраску, когда ощущение непоправимой потери уходит на второй план. Вот и Лида уже не плачет. Она просто работает, закапывая яму.

Простой крестьянский труд — перелопачивание земли.

Мне надо вернуться и понять, что происходит. Вряд ли я что-то смогу изменить, но хотя бы попытаться очистить своё имя.

Потому что я не насильник и не бессмысленный маньяк-убийца.

Так я думаю.

И продолжаю работать.

Мы практически заканчиваем, когда Семен возвращается из леса.

— Живот так сильно прихватило, что я не смог терпеть, — оправдывается он.

Лида молчит, словно не замечая его. Я прихлопываю землю лопатой, чтобы холмик выглядел красиво, и только потом говорю, обращаясь к Семену:

— Поправь крест, а то он стоит неровно.

Семен выполняет мою просьбу, и я утрамбовываю лопатой землю вокруг временного креста. Лида говорила, что в следующем году обязательно поставит на могилку памятник, но я понимаю, что этого не будет. Лет через пять сгнивший крест упадет, могила Ивана зарастет травой и останется без каких-либо обозначений, став еще одним осколком человеческой памяти.

Разбитое зеркало чаще всего не склеивают, а просто выкидывают осколки, стараясь не замечать своё отражение в рваном зеркальном стекле.

Я смотрю на фигуру Лиды, которая сидит на краю могилы и тоскливо смотрит на землю. Потом я смотрю на Семена. Почему-то на мгновение мне показалось, что я вижу их в последний раз. Интуиция редко меня подводит, поэтому я смотрю на тех людей, с которыми провел полгода жизни, с легкой грустью. Какими бы они не были, какой бы образ жизни не вели, мне они нравились своей простотой и наивностью взрослых людей, которые с детской непосредственностью не замечают, что жизнь проходит мимо.

Люди входят в нашу жизнь и выходят из неё с таким постоянством, что порой кажется, что жизнь — это постоялый двор, где нет места долгосрочным эмоциям. А только бесконечная суета и хаос бессмысленного движения. Промежуточная станция, на которой задерживаются, чтобы перекусить, или остаются на ночь, или просто меняют коней, чтобы ехать дальше. Приехал, отдохнул и — дальше в путь. Никто никогда надолго не задерживается на этом постоялом дворе, имя которому жизнь.