Доктор Ахтин. Возвращение - Страница 50

— А вот мнение обычного человека мне нравится больше, — сказал Иван Викторович, — и, может, вы напишите именно это мнение в своем заключении. А, Мария Давидовна? Давайте сделаем это, и Киноцефал закончит свою жизнь в четырех стенах одиночной камеры. Смерть для него не обещаю, потому что у нас в стране мораторий на смертную казнь, а вот пожизненно камеру-одиночку — легко.

Мария Давидовна усмехнулась.

— Если бы всё было так просто. Вы ведь знаете, что суд может не удовлетворить мнение всего одного психиатра. Потребуется коллегиальное решение независимых специалистов, и — вы прекрасно знаете, что это решение будет однозначно в пользу того, что Киноцефал болен.

— Но ведь суд может удовлетвориться мнением одного специалиста, особенно учитывая общественный резонанс, когда люди требуют возмездия?! И судья хорошо знаком с делом и тоже имеет своё мнение обычного человека?! При удачном стечении обстоятельств всё может получиться.

— Иван Викторович, вы хотите, чтобы я поступилась своими профессиональными принципами?

— Да.

— А знаете, майор, вам даже не придется меня уговаривать.

Мария Давидовна залпом выпила холодную жидкость и встала.

— Готовьте дело в суд, Иван Викторович. Завтра у вас на столе будет моё заключение по Киноцефалу, в котором я однозначно напишу, что пациент вполне вменяем и может отвечать за свои поступки.

Майор с довольной улыбкой посмотрел вслед уходящей женщине и потер руки. Всё получилось как нельзя лучше. И, может быть, когда всё закончится, его заметят там, наверху.

И это будет самым удачным завершением этого дела.

14

Выйдя за поликлинику, я оказался на улице. Двухэтажные кирпичные дома, построенные в середине прошлого века. Облупившаяся штукатурка на стенах и местами поломанный шифер на крышах. Широкие балконы на вторых этажах, как правило, заставлены старыми шкафами и завалены барахлом. Я иду прямо до перекрестка и, свернув направо, вижу впереди по обе стороны улицы бараки. Одноэтажные деревянные здания, которые старше меня в два, если не в три раза.

И я вдруг понимаю, почему на четвертом участке, который мне дала начмед, давно нет участкового доктора. Никто не хочет работать на этой территории с нищими и озлобленными пациентами, живущими в этих забытых Богом трущобах.

Я иду к первому бараку и, сверившись со своими данными, подхожу к первому проему. Двери нет, и, похоже, очень давно. Деревянный пол провалился, и, чтобы пройти внутрь, надо встать на кирпич справа, а затем на доску слева.

В бараке, как я и ожидал, коридорная система. Я смотрю на цифры на дверях. Найдя нужные два знака, я останавливаюсь и, вздохнув, стучу в дверь. Я жду, но ничего не происходит. Тишина за дверью. Я хочу постучать снова, но за моей спиной открывается дверь, и я слышу голос:

— Ну, чё ты, как олень, бьешься в дверь?

Обернувшись, я вижу пьяную женщину. Она, чуть покачиваясь, смотрит на меня.

— Чё те надо? — снова бормочет она.

— Я доктор из поликлиники. Пришел на вызов.

— А, доктор, тогда ладно. На ручку нажми, толкни и входи. У Людки всегда открыто.

Дверь закрывается и снова в коридоре наступает тишина.

Я открываю дверь и вхожу. Маленькая комната с высоким серым потолком. Стены, оклеенные газетами. Справа покосившийся шифоньер, слева угол отгорожен выцветшей занавеской. У окна стол и табуретка, и в правом углу диван и телевизор. В комнате стойкий запах мочи и плесени.

— Здравствуйте, я доктор, — говорю я громко.

Из-за занавески я слышу звук, похожий на мычание. Отодвинув край ткани, я заглядываю в угол. На покосившемся диване лежит обнаженное тело. Скомканное одеяло валяется на полу. На лице — вымученная косая улыбка, похожая на гримасу. Изо рта вновь раздается мычание.

Парализованный человек женского пола.

— Дома еще кто-то есть? — спрашиваю я, даже не подумав, что она не сможет ответить. Но она понимает, — скрюченные пальцы руки показывают на тумбочку. Я беру лист бумаги и отхожу к окну, ближе к свету.

«Здравствуйте, доктор. Я работаю на двух работах, поэтому не могу сидеть рядом с мамой. Нам нужно заключение терапевта для оформления инвалидности. Медицинский полис, амбулаторная карта и карта на МСЭК, в которой надо написать заключение, лежат на тумбочке. Спасибо».

Коротко и ясно.

Вежливо и без эмоций.

Я иду к тумбочке и беру документы. Заметив, что женщина смотрит на меня, я улыбаюсь. Она почти не может двигаться и говорить, в глазах — обреченность и равнодушие. Быстро пролистав амбулаторную карту, я несу табуретку от стола и сажусь рядом с больной. Спокойно и неторопливо считаю пульс, слушаю сердце и легкие. Когда пальпирую живот, женщина опорожняет кишечник. К запаху мочи добавляется очень неприятное зловоние. Я смотрю в глаза особи женского пола, и вижу там равнодушное удовлетворение.

Никогда не замечал за собой брезгливости, но сейчас я вдруг понимаю, что больше не хочу прикасаться к телу, которое лежит в собственном дерьме.

Я иду в дальний угол, сажусь на диван и максимально быстро пишу в карте. Поставив точку, я складываю документы на стол и сразу же ухожу, даже не заглянув за занавеску.

На улице я полной грудью вдыхаю воздух и медленно иду домой. Я думаю о том, что увидел.

Когда-то Максимилиана Увелкова была важной женщиной. Руководила сначала комсомольской организацией в институте, затем пришла на завод и очень быстро встала у руля партийной организации. У неё было всё, что возможно в условиях советской страны, — хорошая квартира, импортная мебель, уважение в городе и возможность отдыхать на море в лучших санаториях страны. Властная и решительная женщина, она вышла замуж поздно и родила девочку. Муж очень быстро спился, и она избавилась от него, отправив сначала в наркологический диспансер, а потом и в психиатрическую больницу.